Путешествие за поребрик. Андрей Шталь

А ведь не летал кузнец Вакула за черевичками, какие редкая панночка носит, в Киев. Он отправился в Петербург. Вот и мне судьба подарила путешествие в удивительный город, в котором и сегодня все еще можно встретить огромное великолепие, деловитую суету, аккуратность и чарующую фантастику так точно описанные еще Николаем Васильевичем Гоголем.

Поводом для визита в северную столицу России послужила презентация шестнадцатого выпуска журнала «Окно». В современном Санкт-Петербурге – это одно из немногих, а, возможно, даже единственное издание, посвященное непосредственно поэзии. Журнал определяет своей целью просветительство, информирование современников о литературной жизни Санкт-Петербурга, России, а так же о русскоязычной поэзии зарубежья, о прошлом, настоящем и будущем поэтического слова.

В рубрике «Стихи с места событий» в шестнадцатом выпуске «Окна» представлены четыре автора из Донбасса: Иван Нечипорук, Александр Савенков, Александр Товберг и я, скромный люмпен-пролетарий умственного труда из Краматорска. Подборку нашего творчества подготовил общий друг и земляк, еще в 2014 году уехавший от донбасской войны в Россию, - Александр Курапцев. Он же позаботился о том, чтобы одному из нас оплатили поездку на презентацию. Выбор пал на меня.

По старой русской и украинской традиции собрал я для Александра и его семьи гостинцы, присел на дорожку и автобусом «Бахмут-Санкт-Петербург» отправился за тысячу километров.



Жена и знакомые переживали, пытались отговаривать. «Во времена Гоголя Вакуле верхом на черте смотаться в Питер было значительно проще, блокпосты пересекать не приходилось. Тогда и запорожцы из Сечи с бумагами к царице посоветоваться ездили, - говорили мне. – А теперь война. Пойди, узнай, какое настроение сегодня у воина в камуфляже?! Начнет о тебе справки наводить, да и всплывет информация сайта «Миротворец»: «пророссийский пропагандист, не скрывающий сепаратистских взглядов». Доказывай потом, что это не так, сидя в каком-нибудь подвале с мешком на голове и с наручниками на запястьях».

В четырнадцатом году все так и было. С угрозами вломились в мой дом вооруженные люди, вывезли в Днепропетровск на одну из баз батальона «Днепр-1». Были три дня издевательств, меня страшили расстрелом. А в качестве обвинений – мои же публикации в газете да стихи. Но публикации на срок не тянули, а стихи к делу не пришьешь, за них теперь не судят, только ребра ломают да убивают иногда.

Что спасло два года назад, я не знаю. Возможно, родные вовремя начали бить тревогу, или же Национальный Союз журналистов каким-то образом заступился. Однако же представители бандформирования, внезапно ставшего частью правоохранительной системы, меня не убили, а сажать было не за что.

Я вернулся домой. Мне дали понять, чтобы я держал язык за зубами. С тех пор обо мне периодически появляются какие-то лживые публикации на общественных форумах и даже в СМИ. Идут годы угроз, травли и лжи, которые я научился стойко терпеть. Из меня пытаются лепить чуть ли не главного террориста Краматорска, сепаратиста, который до сих пор каким-то чудом остается на свободе.

«Не тужи, моя ненаглядная! У государства ко мне претензий нет, а сайт «Миротворец» с его базой, по мнению правозащитников, занимается противозаконной деятельностью, это его публикации нарушают права человека», - успокаивал я супругу, но сам потихонечку перекладывал на видное место в портмоне визитные карточки сотрудников миссии ООН по правам человека и наблюдателей ОБСЕ.

На первом же блокпосте возле Славянска, на выезде из зоны АТО проверяющий документы полицай предложил мне пройти в какой-то блиндаж. Там выяснилось, что я все же числюсь в базе неблагонадежных жителей Украины. Однако же, не судим, под следствием не нахожусь, алиментов не имею. Меня обыскали, заставили вывернуть и сумку и кулек, просили не делать резких движений, распотрошили детские игрушки и вскрыли коробку конфет. Ни патронов, ни наркотиков, ни каких-либо еще запрещенных предметов не нашли.

Один из полицейских по телефону выяснял у вышестоящего начальства, куда сопроводить поэта - «диверсанта» и как дальше с ним быть.

Задерживать не стали. После унизительных процедур я вернулся в пассажирский салон. Люди терпеливо ждали.

В воздухе висело напряжение и множество вопросов. Тут мне почти по-гоголевски захотелось произнести: «Вези меня сей же час, водитель, слышишь, неси, как птица! Теперь я знаю что делать!»

Автобус двинулся на Питер.

Таможню, как с одной, так и с другой стороны, прошли легко. И через 27 часов я стоял у метро «Звездная» с пакетом и сумкой в руках, всматривался в окружающий ландшафт и вдыхал влажный воздух.

Меня никто не встречал. В кошельке сиротливо лежала сторублевая купюра. В огромном городе мне бы ее хватило лишь на две чашки кофе. Я чувствовал себя маленьким человеком, кем-то наподобие Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели».

Волна людей подкатилась к метро и спустилась в подземелье, к поездам. Через время мимо бежала уже встречная волна, уносившая бесконечно спешащий народ в гудящий город.

Еще час назад, в автобусе я отправил друзьям сообщение: «До места встречи осталось 80 километров». Включился роуминг, денег на телефоне оказалось недостаточно, послание не было прочитано, и столь важная для меня информация невообразимым образом растворилось в печальном и хмуром небе Санкт-Петербурга.

Друзья живут в противоположной части города, в Девяткино. Это уже не Питер, это граница Ленинградской области. Там на свободных землях строители возводят новые дома и кварталы. Растут новостройки. Город усиленно карабкается к небу.

Перед невообразимым пространством немеют мысли. «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ…»

Я с большим трудом представляю себе, как добраться в Девяткино.

Одинокий и маленький, покинутый всеми, без копейки в абсолютно чужом городе. Со мной такое уже было. В 1990 году.

Я учился в десятом классе, и мы возвращались из Литвы. Мы ехали домой из Прибалтики через Россию. Наша экскурсия в Клайпеду и Палангу закончилась. Стоял ноябрь. Последнюю пересадку класс совершал в Харькове. Учителям предстояло купить билет на вечерний поезд и несколько часов подождать.

Я бродил в холле харьковского вокзала между торговыми лотками. Провинциальный юноша, в родном городе я не видел столь огромного количества глянцевых журналов и ярких обложек книг. Я засмотрелся на новые издания, а педагоги тем временем увели детей с вокзала.

Да, я отстал, отделился от группы и потерялся. Мне кажется, это произошло еще и потому, что с самого раннего детства меня так и не научили ходить строем. Я все время выделялся, выбивался из серой и послушной массы. Не скажу, что это хорошо, но жить по другому я не умею.

И когда все ушли, а я остался один, внутренний голос шепнул: «Помоги себе сам!»

Первым делом я выяснил в справочном окне, что в ближайшее время поезда на Краматорск не было. Кто-то из харьковчан посоветовал мне узнать расписание электричек, идущих через другую станцию - «Харьков-Левада».

Я помчался туда. Электричек на Краматорск не существовало вообще.

Когда через пару часов я вернулся опять на вокзал, диктор уже объявлял подходящий мне поезд. Моего класса не было, билеты купить не за что.

В линейном пункте милиции работали добрые и отзывчивые люди. Они не стали помещать меня в приемник-распределитель и ждать, когда родители заберут ребенка, но написали записку начальнику поезда. Бумага послужила мне билетом и пропуском.

Я доехал до станции Лозовая и услышал объявление. Громкоговоритель на перроне вещал, что пропал мальчик, называл мое имя и просил пройти в такой-то вагон такого-то поезда. В мой вагон, тот самый, в котором я ехал.

А через минуту соседние со мной места стали занимать мои же одноклассники.

Оказалось, что учителя хотели с сэкономить время. В надежде, что на новой узловой станции смогут найти более ранний транспорт, учителя купили билеты из Харькова до Лозовой. Не вышло. Был только один поезд до Краматорска. И я в нем ехал. Любопытно, что мое исчезновение класс обнаружил только тогда.

В 1990 году мне было шестнадцать. А сейчас – сорок два.

Двое басурман, он и она, продавали телефонные карточки у входа в метро. В крупных городах России таких называют «понаехи» и относятся к ним по-разному. Они берутся за любую работу, готовы гнуть спину за бесценок. Многим это не нравится. Но люди, помнят, что в советское время всех нас учили быть интернационалистами. Не бывает плохих и хороших народов, бывают плохие и хорошие люди.

Кое-как я объяснил «понаехам», что мне нужно позвонить, но у меня нет денег, что я ищу самую дешевую карточку. Басурманин бесплатно протянул мне пакет российского оператора сотовой связи. «Положишь на нее 50 рублей, и можешь 5 дней звонить в любом направлении», - произнес он на ломаном русском.

Человек другого рода-племени и вероисповедания, скорее всего, узбек. Таким же чужаком кажусь ему я. Но он сам бывал в трудной ситуации, и потому первым пришел мне на помощь. «Русский и узбек – братья навек!» - подумалось мне.

Минут через сорок я нашел Веру. Жена моего товарища, хороший поэт и просто замечательная женщина Вера Агаркова выходила из метро.

И вот я у друзей. В маленькой квартире-студии неподалеку от конечной станции метро живут Вера, Саша, их пятилетний сын Лев, две бабушки. А тут еще и я приехал на несколько дней.

Бабушки откармливали меня после дороги борщом, фаршированным перцем и салатами, Лев заставлял меня и Веру собирать подаренные ему конструкторы. Сашка появился ближе к вечеру и тут же потащил в арт-кофейню «Щелкунчик» на улице Союза Печатников. Там по четвергам проводились творческие встречи.

За неделю до моей поездки в Питер Сашка в месседжере соцсети прислал афишу такого содержания: «В Щелкунчике выступят Александр Курапцев и Андрей Шталь - поэт из Новокраматорска».

Тут же в памяти возник прочитанный много лет назад роман Виктора Пелевина «Жизнь насекомых». В нем есть эпизод с двумя наркоманами и строки: «Из Кузбасса сообщают – на Новокраматорском металлургическом комбинате задута седьмая домна с начала пятилетки. Поясним радиослушателям, что в ранее принятой терминологии одна домна составляет десять стаканов, или сто кораблей, или тысячу косяков».

Нет города Новокраматорска, но есть два машиностроительных завода в Краматорске – Новый и Старый.

Мой город давно уже является объектом насмешек, своеобразной притчей во языцах. Поэт Сергей Жадан в стихотворении про Ирландскую республиканскую армию упоминает шахтеров Краматорска, которые «хуячат по две нормы в забое». Это при том, что у нас нет ни единой шахты. Юморист Ян Арлазоров в монологе кассирши вокзала выдумал фамилию Лебедь-Краматорский, по аналогии с Гусь-Хрустальным. Эдуард Хиль исполнил песню о букве. Она начиналась словами: «Станция Краматорская, хорошо хоть не Крематорская». К путанице с названием Краматорску и его жителям не привыкать.

А в «Щелкунчике» афишу поменяли. Я, как и положено, оказался гостем из Краматорска. И вместе со мной выступили еще три автора: Александр Михеев, Владимир Чернов и Сергей Филиппов. Как объяснил мне Сашка, это достаточно известные в Питере барды, если не мэтры, то, по крайней мере, сантимэтры.

Для меня «Щелкунчик» стал первым выходом в свет, знакомством с петербуржским обществом. Я приехал и попал как говорится, с корабля, на бал.

Мне понравилась и атмосфера в кафе, и то, что там происходило. Посетители и выступающие были друг с другом знакомы. Наблюдая за ними, я понял, что здесь существует давняя традиция проведения подобного рода встреч.

Любители бардовской песни в северной столице и Краматорске хотя похожи, но все же отличаются друг от друга.

Питер – город интеллигентных людей, привыкших собираться небольшими компаниями в маленьких кафешках, или у кого-то в гостях. Бардовская песня на Донбассе неразрывно связана с походами и кострами. В Диком Поле есть, где разжечь костер и поставить палатку. Вот и проявляли вольнодумцы-шестидесятники свою эрудицию, начитанность и ум, сидя в обнимку с гитарой, или организовывая фестивали самодеятельной песни где-то в степи или у реки. А в Питере слякоть, вокруг – болота. Бродить по брусчатке исторического центра куда интереснее, чем покидать город. Все это, так или иначе, влияло на выбор места народного общения и «работы мозга».

Посетители «Щелкунчика» добродушны. Само кафе рассчитано на пять-шесть столиков. Оформлено оно крайне просто. Первое, что бросается в глаза, старое пианино, усыпанное книгами. Их можно брать и читать, оставляя другие книги взамен. Входная дверь разделяет два окна. На одном из подоконников разложены открытки с картинами какого-то художника.

Я был не первым краматорским поэтом, посетившим «Щелкунчик». До меня несколько раз выступал Александр Сурнин. Моего земляка в Питере помнят до сих пор и передают ему приветы.

В кафе произошла развиртуализация. Я встретил знакомую по интернету поэтессу Наталью Романову с мужем. Война заставила их перебраться в Питер из Луганска.

Презентацию журнала «Окно» назначили на вечер 14 октября. С утра же в этот день у нас была незабываемая возможность прогуляться по Питеру.

Бродить в Петрограде можно всю жизнь, но так до конца и не обойти всех его памятных мест. Уж тем более нельзя это сделать за несколько часов.

Саня Курапцев начал экскурсию с Площади Восстания. В метро я попытался шутить: «Ну, и что на этой площади восстает?». «Увидишь», - ответит мне друг.

Как только мы оказались на пересечении Невского и Лиговского проспекта, я понял тайный смысл названия. В народе любой памятник в виде шпиля или стелы иногда называют «мечтой импотента». Вертикальный гранитный тридцати шестиметровый обелиск на площади Восстания, к тому же увенчанный золотой звездой, вполне попадал под описание «мечты».

«Город должен состоять из разнообразных масс, если хотим, чтобы он доставлял удовольствие взорам… Пусть в нём будут видны и легко выпуклый млечный купол, и религиозный бесконечный шпиц, и восточная митра, и плоская крыша италианская, и высокая фигурная фламандская, и четырёхгранная пирамида, и круглая колонна, и угловатый обелиск».

Именно так еще в 1835 году предсказывал появление здесь правильного пятиугольника Николай Васильевич Гоголь. Но согласно официальным данным монумент «Городу герою Ленинграду» был установлен в 1985 году.

С Площади Восстания мы отправляемся к революционеру, футуристу, памятнику и человеку, выдающемуся поэту русской культуры Владимиру Владимировичу Маяковскому.

Небольшой сквер, в котором установлен бюст автору «Что такое хорошо и что такое плохо?» - излюбленное место тусовок питерских голубей. Птицы садятся поэту на голову и гадят.

Неподалеку в кафе «Маяк» из окон смотрят бюсты Ленина и Дзержинского. Кремлевский мечтатель и Железный Феликс для голубей недосягаемы. Они за стеклом.

С одного из домов на улицу Маяковского глядит Хармс. Даниил Иванович – поэт недооцененный своей эпохой, арестованный по доносу и закончивший жизненный путь в сталинских лагерях. К 74-летию со дня смерти Хармса потомки на доме, где он жил, нарисовали граффити.

Мы бредем по старой улице, а Саня рассказывает о своих то ли дедах, то ли прадедах. Один из них после Октябрьской революции ушел с красными, второй был Донским казаком. Если бы деды встретились на фронтах гражданской, вполне могли бы убить друг друга.

За несколько часов мы успеваем посетить Исаакиевский собор и Медного всадника на Сенатской, пройтись вдоль берега Невы, побывать в районе Англетера, прогуляться вокруг «Спаса на крови».

Самую долгую остановку делаем в «Летнем саду». Мы фотографируемся с мраморными скульптурами. Для меня очень важно ухватить за нос бога войны и обнять аллегорию мира. Скоро мне предстоит вернуться в истерзанный войною край.

Завершили экскурсию на Дворцовой площади. Там, в районе Зимнего дворца я и увидел царицу.

Женщина в костюме Екатерины Великой прогуливалась в обнимку, нет, не с князем Потемкиным, а самим Петром первым.

Государыня, увидев меня с фотоаппаратом, подошла, ласково улыбнулась и сказала: «Двести рублей, и я в вашем расположении». Саня толкнул меня под руку. «Если хотите, можете вместе с другом». «Ваше величество, я вынужден Вам отказать!», - увы, но фото с чужой женщиной не входило в мои планы. «Отказал самой царице! – подвел итог встрече Саня. – И как ты теперь будешь просить у нее черевички?». «Надеюсь, не придется!» - ответил я.

Поздним вечером, когда петербуржская пятница уходила по брусчатке за горизонт, у меня появилась возможность войти в интернет и прочесть письмо от супруги. Жена, которую как и царицу зовут Екатерина, жаловалась. Отсутствие мужа, как выяснилось, не всегда является женским счастьем.

Жена рассказала, что наш домашний кот без меня совсем обнаглел, носился по комнате и пытался насиловать игрушечного тюленя. Утром эта тварь будила всех домочадцев и поцарапала жене переносицу.

«Водила детей на танцы, - делилась со мной жена. – Во дворце при выходе из раздевалки зацепилась за шпингалет и порвала курточку, а еще в ботинках разрушилась подошва, они стали промокать с пятки, и я их выкинула».

В ночь на субботу снилась императрица. Она смеялась и озорно приказывала: «Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие, с золотом! Вот они - предмет, достойный остроумного пера вашего!». Но стоило мне протянуть руки к Екатерине, башмачки ухватил кто-то другой, так похожий на кузнеца Вакулу.

И все же следует вернуться к презентации журнала «Окно», которая состоялась в петербуржском отделении Союза писателей России на Звенигородской. Мы прибыли сюда сразу после многочасовой экскурсии и у меня от долгой ходьбы гудели ноги. Я уселся в самом дальнем ряду, щелкал объективом и впитывал информацию.

Народу на встречу пришло так много, что организаторам пришлось выносить в зал дополнительные стулья. По словам редактора журнала Маргариты Токажевской, такое бывает не часто.

Всего в шестнадцатом номере представлено творчество белее 80 авторов из разных литературных объединений. Я выступал от имени поэтов Донбасса, проживающих сегодня на территориях подконтрольных как Украине, так и ополчению. Война не смогла разорвать наши литературные связи, мы до сих пор участвуем в совместных литературных проектах, посещаем фестивали поэзии.

К примеру, за несколько дней до поездки в Питер я побывал в Харькове, на ежегодном литературно-художественном фестивале «Авалгард», где стал победителем в номинации «Гражданская лирика». Летом Иван Нечипорук и Александр Товберг были отмечены на Втором международном литературно-музыкальном фестивале «Интеллигентный сезон» в городе Саки. В апреле серьезный резонанс вызвала презентация сборника стихов поэтов Донбасса и Харькова «Инойя» в харьковском клубе «Агата». В книгу в том числе вошли мои стихи, а также творчество Александра Курапцева, Александра Товберга, Ивана Нечипорука.

Сразу же после мероприятия некий «гражданский активист» с фамилией компьютерного вируса стал направо и налево писать жалобы. Литературную встречу, которая служила мостом между поэтами разных регионов Украины, некто Арсений Троян назвал «вечером сепаратистов».

Активисту не понравился значок Союза писателей России на пиджаке Ивана Нечипорука, его оскорбило, что в строчках у поэта из Горловки упоминается гражданская война на Донбассе. Мое же творчество вообще было названо «апофеозом сепаратизма» за строки, посвященные африканскому императору Жану Беделю Бокасса.

Как известно, чернокожий правитель был каннибалом, и однажды накормил свой Кабмин одним из министров. Я позволил себе провести параллель между Африкой и Украиной.

«Упырям Украины, каннибалам Донбасса,
Породивших Майданы, развязавших войну,
Будет славным примером император Бокасса.
Кто был съеден сегодня? Огласите меню!»

Наши строки о войне далеко не случайны. Война застала Саню Курапцева в мятежном Славянске. Он был вынужден бросить учебу в педагогическом университете и вернуться в Старобешево. Жену, ребенка и тещу и из беспокойного региона Саня вывез благополучно. А вот его мама выезжала из Дзержинска под обстрелами. Машина, идущая в сторону Ростова, в районе Иловайска объезжала лежащие на дороге трупы и человеческое мясо.

Шахтер Иван Нечипорук с началом АТО потерял работу в Горловке. Шахта пострадала во время обстрела.

Минометный осколок в мае 2014 года пробил крышу дома моих родителей. Они отлично знают, с чьей стороны был выпущен снаряд. Я также был свидетелем, как армия, пытаясь занять доминирующую высоту между Славянском и Краматорском, открыла огонь по мирным жителям. Меня похищали боевики «Правого сектора» и заставляли молчать, приковав наручниками к кровати и ломая ребра. Только поэтому я имею право говорить!

А еще была девочка из Киева, культуролог и профессор, лауреат всевозможных поэтических фестивалей Евгения Бильченко. Активист Майдана и Правого сектора, некоторое время назад ее также публиковал журнал «Окно». Мы общались с Евгенией в Краматорске.

Есть у Бильченко стихотворение «Кто я?», которое можно назвать программным. В нем изображены люди, вышедшие на Майдан: маленький мальчик, медсестра, мама, священник, поэт и аптекарь. Все они взаимосвязаны между собой. Бильченко прокладывает ниточку дальше, и вот уже в общей майдановской связке появляются Родина и Бог.

Мне захотелось написать отклик и показать зеркальное отражение, в котором порождениями Майдана стали глупый студент, идейный нацист, продажный журналист, менеджер фонда, раздающего гранты, бесчестный политик и трудяга, отливающий на заводе патроны. Все те, кому война стала родною матерью. Вместо Родины и Бога мое стихотворение завершают Смерть и Дьявол.

Я познакомил Бильченко со своим откликом, а также пародией на другое ее стихотворение. Она обиделась, сочла меня невменяемым, обозвала «духовным мародером», заявила, что я оскорбил искусство и честных и хороших людей, на костях которых подонки пришли к власти. А еще она высказала надежду, что мои пародии не проживут дольше этой адовой войны. К тому же карма в виде духа Егора Летова должна обязательно меня настигнуть (Бильченко очень любит Летова и Гребенщикова).

А Саня Курапцев, прочитав мой отклик на стихи Бильченко, стал добиваться, чтобы именно его напечатали в журнале «Окно».

И вот я в Питере читаю эти стихи. А после выступления ко мне подходит какая-то женщина из местных либералов, пытается доказывать, что не только нечисть и грязь поднял наверх Майдан, что были искренне недовольные Януковичем люди. Объясняю, что это отклик и в самом начале текста у меня, как и положено, стоит эпиграф и посвящение, рекомендую ей читать Бильченко. Либералка пытается вступать в спор на презентации и с другими авторами. Но в целом мероприятие проходит спокойно и завершается обменом книг.

Суббота, 15 октября – последний день моего пребывания в Питере. Друзья тащат меня на Заячий остров в Петропавловскую крепость. Давненько я не был в тюрьме. Вот тюремная баня и прихожая, где заключенных заковывали в кандалы, рядом - восковой вертухай. Эшафот с палачом мы уже прошли, как и выставку с романтичным названием «Орудия пыток средневековья». В деле издевательства над людьми цивилизация за несколько столетий продвинулась не шибко далеко.

В крепости, где наверняка бывали Гоголь и Пушкин, мне почему-то вспомнилось, как в августе 2014 года я сидел привязанный скотчем к стулу в одном из больничных корпусов Днепропетровска, а разговорчивый охранник батальона «Днепр-1» в утешение рассказывал, что где-то здесь пару столетий назад Александр Пушкин блистал на балу в белых лосинах. Доводилось в Днепре в корпусах сегодняшнего солдатского госпиталя бывать и Нестору Ивановичу Махно.

А уж скольким известным людям в качестве политических арестантов пришлось посидеть на Заячьем Острове в главной политической тюрьме России, пока она не стала музеем?! Радищев и Чернышевский, декабристы и народовольцы, Бакунин и Достоевский!

Моих питерских друзей на несколько минут останавливает выставка артиллерийских орудий, а я тороплюсь покинуть крепостные стены и спускаюсь к реке.

Через время мы уже в Александровском парке созерцаем под дождем памятники зодчим Петербурга и макеты их творений, рассуждаем о том, кто ворует ключи от рая у сидящего здесь на камне апостола Петра. Оказывается, скульптура проповедника постоянно становится жертвой вандалов, и бронзовые ключи никогда надолго не возвращаются Петру.

Вдруг Саня Курапцев загадочно произносит фразу: «А ведь я знаю, откуда в мир проникают зеленые человечки!». Я делаю вопросительный взгляд, и Саня продолжает: «Отсюда, из-за поребрика, они и приходят». Друг намекает на инопланетян и показывает рукой на станцию метро Горьковская, которая формой напоминает летающую тарелку.

Для тех, кто не в курсе, скажу: 13 апреля 2014 года во время захвата краматорского горотдела милиции вежливый вооруженный человек попросил прохожих отойти за поребрик. Некоторые считают, что бордюрный камень называют поребриком в единственном городе мира – Питере.

Ближе к вечеру мое знакомство с Петербургом завершается водной экскурсией реками и каналами . Я всматриваюсь в величественную архитектуру и понимаю, что должен обязательно сюда вернуться.

Я много где не был, и много чего не успел увидеть. Мне хочется прийти к памятнику Гоголю на Малой Конюшенной, на Университетской набережной найти нос коллежского асессора Ковалева, а утром на Невском, «когда весь Петербург пахнет горячими, только что выпеченными хлебами», раскрыть литературный томик и прочесть о похождениях поручика Пирогова и художника Пискарева.

В Неву я бросил несколько монет от своего лица, и от имени других поэтов Донбасса. Есть такой обычай, оставить воде благотворительный взнос, чтобы он снова позвал в дорогу. Рано или поздно мы вернемся сюда вместе, всенепременно и обязательно.

Андрей Шталь